всевышний предрешал судьбы, он соединил и ваши имена.
Я понимал, какую петлю пытается набросить на мою шею соседка, но с детства мне твердили о почтительности к старшим.
— Тетушка Гызханум, — сказал я ей, — из меня купец плохой. К тому же мне рано идти на базар… и покупать нечего.
— А от моей бедняжки одни глаза остались: то она уставится на дверь в ожидании тебя, то льет слезы от горя. Мы с отцом были как громом поражены, когда Телли призналась, что тоскует по тебе. Вот и решил Азим-киши не придерживаться дедовских обычаев, а сразу поговорить с тобой. Ты что же — задумал что-то серьезное или просто швырнул палку в дерево со спелыми персиками? И учти, что я посоветовалась с твоей матерью, прежде чем поговорить с тобой с глазу на глаз!
Если б кто услышал со стороны наш разговор, непременно пристал бы ко мне с расспросами: «Ну, когда свадьба, Будаг?» А я ни разу в жизни еще не разговаривал с Телли! От такого бесстыдства я разъярился — какая там женитьба?! Я мечтал о сельской школе! Многие мои сверстники учились во вновь открытой в нашем селе русской школе. Я так хотел попасть в учительскую семинарию в городе!.. А тут женитьба! Особенно меня обидело, что соседка успела поговорить с матерью, а она ни словом не обмолвилась мне об этом разговоре. Как ни рано женятся у нас в Вюгарлы, но никогда еще не было случая, чтобы женили парня, которому меньше семнадцати; а мне не исполнилось и шестнадцати!..
Короче, не стану морочить вам голову всей этой чепухой! И потом: откуда я мог знать, что все, о чем говорила Гызханум, ложь? И никаких советов держать с Азимом-киши она не могла — ведь он уже полгода находился в Баку, работал, как и мой отец, на промыслах. Бедняга, наверно, сбежал от своей сварливой жены: в селе говорили, что, разозлившись на мужа, Гызханум морила его голодом! И с матерью моей ни о чем не договаривалась Гызханум. Но и в ту минуту я хорошо понимал, что болтливая наша соседка старается выставить свою дочь подороже на свадебных торгах. И хоть нас воспитывали в Вюгарлы в духе уважения к старшим, я решил, что скажу старой своднице все, что о ней думаю.
— Как тебе не стыдно самую красивую девушку села сватать за первого встречного, набивать ей цену, как будто она сама ничего не стоит! Болтовней о замужестве извела девчонку. Уходи, иначе ославлю тебя на все село, опозорю перед людьми! Ищи там, где потеряла, и не мешай мне пасти корову!
Гызханум побагровела, видимо не ожидая от меня такой отповеди, и какое-то время топталась у родника, уставившись в журчащий источник.
Замахнувшись палкой на Хну, я погнал ее выше в горы. Мне было жаль Телли: с такой матерью не совьешь гнезда!
Мы с Хной поднялись на скалу, похожую издали на голову упрямого барана. Отсюда Вюгарлы видно как на ладони. Да, большое и красивое село!.. «Вюгарлы» — «Поселение гордых»! Так оно и есть! Есть у нас парни — за день накосят сорок снопов ячменя и траву из ста садов сметут в стога. Наших молодцов никто не обгонит на скачках. Девушки словно нераспустившиеся бутоны, а невесты — как раскрывшиеся цветы. Хорошие люди живут в Вюгарлы, жаль только — моего отца давно уже нет в нашем селе. Когда я вижу мужчину, спешащего от дороги в сторону нашего дома, у меня замирает сердце. Мать часто мне повторяла, что отец живет в Баку и работает тартальщиком на промыслах хозяина Манташева. Я не знал толком ни что такое промысел, ни что такое тартальщик. Но почему отец не с нами? Почему он не пьет воду из одного из четырнадцати наших родников, такую холодную, что от нее ломит зубы?
У всех моих товарищей отцы были рядом, только мой вот уже одиннадцать лет живет с нами врозь. Я отца совсем не помнил: мне было пять лет, когда в последний раз видел его; к тому же в доме у нас не было ни одной его фотографии.
Но отец помнил о нас. Каждый месяц присылал нам с матерью двадцать пять рублей. И нам бы их вполне хватало, если б мать не покупала на эти деньги хорошей шерстяной пряжи, чтобы соткать своими руками тонкое сукно на архалук для отца или связать ему толстые разноцветные носки, а то фуфайку и с первой же оказией отправить в Баку. Она постоянно думала об отце, но всякое упоминание о нем огорчало ее, и неулыбчивое лицо, матери становилось хмурым, даже суровым. «Взял и уехал в Баку, — иногда ворчала она, — а меня оставил с сиротой! Да, да, при живом отце — сирота!»
Мать была права: где это видано, чтобы глава семьи жил не с семьей? С кем посоветоваться, на чье плечо опереться? И работать было бы намного легче — и в поле, и на гумне. Вместе бы косили, вместе бы возили зерно на мельницу.
Отец посылал деньги в Горис знакомым, а те, получив деньги на почте, привозили их нам.
Когда впервые я поехал в Горис за деньгами, лето только начиналось. Говорили, что русский падишах уже год как воюет. Ни коня не осталось в деревне, ни осла — всех забрали.
Старики говорили, что голубю, выпущенному в Вюгарлы, надо пролететь всего пятнадцать верст, чтобы оказаться в Горисе. Но между нашим селом и Горисом лежит множество гор, ущелий и скал, и если даже идти самыми короткими горными тропами, то наберется верст тридцать, а если не сходить с проезжей дороги, то пройдешь все сорок.
Мать строго-настрого запретила мне идти горными тропами, особенно на обратном пути.
— Времена сейчас тревожные. Что стоит какому-нибудь разбойнику отнять у тебя наши деньги?! Будь осторожен.
Первый раз в жизни я уходил далеко от своего дома, да еще совершенно один. Сознание, что меня посчитали достаточно взрослым, для того чтобы самостоятельно отправиться в путь, наполняло мое сердце гордостью.
По обе стороны дороги, которая то спускалась в ущелье, то круто поднималась вверх или вилась среди зеленых лугов, усыпанных головками диких тюльпанов, моему взору открывалось много неожиданного. Угрюмые скалы нависали над самой головой, шумели горные реки, скрывавшиеся в густых непроходимых зарослях карагача и терновника, новыми и новыми гранями поворачивалась ко мне недоступная ледяная вершина горы Ишыглы, и все так же, не удаляясь и не приближаясь, уходил в небо неприступный Зангезурский хребет.
Сама дорога была пустынна,
